Мне странно ощущать вдруг возникшую потребность восстанавливать в памяти вновь и вновь отрывки из рассказов мамы и бабушки в разные периоды моего взросления. И невыносимо жаль, что не у кого переспросить и некого внимательно слушать, впитывая и запоминая каждую, как казалось тогда, ничего не значащую мелочь.
Все, что оседало по крупицам в моей глупой юной голове, вдруг стало обретать форму и превращаться в яркие жизненные пятна моих, уже ушедших, двух дорогих женщин. И опять мне вспоминается бабушка. Она прожила с моим дедом всего три года. Поздно выйдя замуж и, родив мою маму, выгнала его, никому ничего не объясняя. Так до конца жизни и прожила одна, неся своё одиночество как флаг и не позволив себе завести мужчину… Но я точно знаю, что претенденты были.
С гордостью говорила она мне уже достаточно взрослой: «А какой врач меня добивался! Гинеколог. Но я сказала – нет! Да и что было раздумывать, ведь Райка была совсем маленькой…» И после небольшой паузы добавляла: «…и что подумали бы во дворе…» Что подумают во дворе, была одной из самых веских причин, хотя бабушка ни за что бы в этом не созналась даже самой себе. Все тогда жили открыто, с распахнутой настежь душой и окнами, и собственной честью дорожили.
Бабушкин честный, прямой и открытый характер не давал ей ни малейшего повода усомниться в неверности моего деда. Тогда, в начале тридцатых, ещё совсем молодая и достаточно образованная по тем временам (за плечами была гимназия) она служила в каком‑то государственном учреждении. С гордостью она говорила потом мне, что не всегда была проводником на железной дороге, а работала в «бюро народного контроля». Что это было за бюро и какой контроль оно осуществляло, так и осталось неизвестным – в те юные годы меня это не интересовало. Но по её словам, по той значимости, с которой она говорила, работа была важной и ответственной.
Бабушка была однолюбкой. Однолюбкой гордой, независимой, властной и фанатично преданной. Преданность – такое сильное и редкое качество, оно внушает уверенность и отметает сомнения. Ты расслабляешься, постепенно теряя ответственность и чувство долга перед этим человеком. И знаешь, с ним, с этим человеком, можно позволить себе недозволенное, сказать недосказанное, увильнуть от обязательного, заболеть, не болея при этом, и знать, что всё будет прощено, упрощено, сглажено и забыто. Как часто мы пользуемся этой безграничной преданностью, расслабляясь и забывая о пределах возможного. И вдруг, с удивлением замечаем, что, оказывается, есть та граница, о которой мы совсем забыли и переступили её… Но уже поздно… И невозможно прежнее вернуть, как ни старайся.
Адольф был для Жени воплощением и нежности, и красоты, и мужества… И пусть он не был достаточно образован и начитан, что ж, её это не смущало. Он был лучшим дамским портным в городе, говорила мне мама, и бабушка кивала головой в знак согласия. А то, что женщины постоянно мелькали у них в доме, – это ей совсем и не мешало. Ведь это его работа, которой он полностью отдавался. Он был всегда дома, постоянно что‑то кроил, шил, был подтянут и приветлив.
Ах, эти женщины…! Молодые и не очень. Они стремились шить только у него, такого привлекательного, всегда одетого «с иголочки». Лишь сантиметр, висевший неизменно на шее, да высоко закатанные рукава безукоризненной рубашки, видневшейся из‑под жилета, выдавали его профессию. Заказчица входила в дом и встречала взгляд его чёрных, как угли, глаз, смотревших пристально и изучающе. Но ведь так и должен вести себя человек, которому ты доверяешь свой внешний вид, свою фигуру, свой имидж, наконец!
Отслужившие свой век вещи – платья, пальто, жакеты – перешивались, или, как тогда говорили, перелицовывались, с таким мастерством и вкусом, что не прийти вновь было невозможно. Адольф был настоящий художник в своём нелегком и кропотливом деле. Красивой женщине он шил с восторгом, отдавался работе вдохновенно, и каждое изделие, выходившее из‑под его рук, было совершенно неповторимым. Да, он любил женщин… и женщины любили его. Эти увлечения были мимолётны, но как много они ему давали! И при всём этом он боготворил свою семью, своих двух женщин – большую и маленькую. Главное – чтобы они ни в чём не нуждались. Женя создана для прекрасных нарядов – такая высокая, стройная с белой атласной кожей.
Адольф с удовольствием ходил с ней в театр. Женя не пропускала ни одной премьеры, он же к самому действу был равнодушен и более всего любил те моменты, когда, входя в партер, и пропуская её вперёд, ловил восхищённые взгляды мужчин и завистливые – женщин, настигающие её в каждом ряду. Женя этого не замечала… или делала вид, что не замечала. Она шла по проходу в своём крепдешиновом персиковом платье, которое Адольф сшил за два вечера и отделал подол обезьяним мехом. Так говорила мне бабушка, и я отчётливо представляю её в этом наряде. На руках золотые браслеты, синие глаза смотрят куда‑то поверх голов. Это шла королева… Так думал Адольф, и в эти минуты он любил только её одну.
Но однажды… «Женя, по‑моему, это твой Адольф полчаса назад заходил в баню с молодой женщиной… Они взяли билет в номер. Может, я и ошибаюсь, но клетчатая кепка, точно, как у него…» – так говорила соседка, пряча глаза и слегка смущаясь. Нужно сказать, что большинство людей тогда ходили мыться в баню. Ну а купить билет в отдельный номер… О, это было так шикарно! И какой замечательный выход из положения для влюблённой пары, мечтающей уединиться и не имеющей такой возможности. Контроль был строгий повсюду. Баня находилась в стороне от города за железнодорожным мостом. Дойти до неё было делом недолгим, каких‑то двадцать минут. Женя рванула туда. Она шла очень быстро, почти бегом, думая, что убьёт соседку, когда вернётся. Но сердце подсказывало... Соседка останется жива.
Внезапно она увидела их. Эти двое… Они как будто выросли из‑под земли... На неё Женя не смотрела – то было совсем неинтересно. Другое дело – он! Её Адольф, её муж, её мужчина – единственный, кому она принадлежала. По всему было видно – интерес к заказчице уже утрачен. Галантно откланявшись, быстро сбежав по ступенькам и закуривая сигарету, он не спеша отправился домой. Столкновение было неизбежным. Но нет – только не это. Что бы её уличили в подглядывании, в том, что она шпионила за ним! Никогда! Женя спряталась за дерево, благо деревья росли вековые, и бабушкину крупную фигуру оно надёжно заслонило.
Как уж ей удалось возвратиться раньше домой – этого я не знаю. Но к приходу Адольфа вещи, которые она успела запихнуть в чемодан и остальное, что попалось под руку, завязать в огромный узел, – были выставлены на балкон. Он поднялся по нашей железной гулкой лестнице и, увидев их, сразу понял. Всё кончено. Он знал – она не простит никогда…
Комментарии