Хочется рассказать одну историю, в которой проявилась ещё одна черта бабушкиного характера. Назову её неустрашимость. Пусть будет так… Хотя, возможно, можно было бы назвать как‑то иначе…
Я тогда уже жила с семьёй в Минске и, приехав в Ростов с маленькой дочкой, спешила выйти на наш старый и, кажущийся ветхим, балкон при малейшей возможности пообщаться с соседями, на глазах которых я выросла, вышла замуж и уехала в Минск. Конечно, мне хотелось немного повоображать… молодая была… и этим всё сказано.
Вот так, выйдя на балкон на зов пожилой соседки, стоящей на противоположном балконе, и выслушав её просьбу – дать взаймы стакан подсолнечного масла, я вернулась в квартиру, чтобы взять его и отнести… Надо сказать, что квартиры в нашем дворе, образованном из двух параллельных и, как выяснилось много позже, убогих домов, были распиханы по всем мыслимым и немыслимым закоулкам. И если на верхних этажах находились «купеческие хоромы», то внизу зияли какими‑то чёрными дырами подвальчики и полуподвалы, крылечки и прочие атрибуты дореволюционных построек. В наше советское время эти, так называемые, нижние квартиры считались жилплощадью и за счастье. Тем более в центре Ростова, да ещё недалеко от Старого базара.
Рассказывая сейчас эту историю и немного отвлекаясь на быт того времени, который, не сомневаюсь, продолжается там и по сей день, я вдруг выясняю для себя странную закономерность... хотя вполне возможно и совпадение. Семьи, жившие внизу, полные, а большей частью и наоборот, были, как сейчас принято говорить, «неблагополучными». Вот такая семья и проживала под нашей железной лестницей, по которой не раз в детстве катилась кувырком я, а позже и мой брат, пока папа не догадался сделать маленькую калитку… А если быть совсем точной, то эта лестница почти упиралась в дверь вышеупомянутой квартиры. Дочки там были постарше меня, и младшую Вику бабушка с мамой называли «шлюхой», но я слышала прекрасно этот шёпот, в каком бы месте квартиры ни находилась. Никакого интереса, в общем‑то, эта Вика и не представляет и, конечно же, не подозревает до сих пор, что стала героиней моей истории.
Но в этот момент, когда моя пожилая соседка громко через двор объясняла свою просьбу о масле… Вика гордо шла под нашими балконами, чуть покачиваясь от выпитого с очередным другом в своей полутёмной квартирке, куда лучи солнца не могли проникнуть в самый ясный день. Так, пошатываясь и напевая пьяненьким баском, она несла на вытянутых перед собой руках выстиранную кружевную шмотку, которой предназначалось сушиться в другом конце двора. Там, на этой верёвке, протянутой из конца в конец, сушились самые шикарные вещи наших женщин. Это было так престижно – показать всему двору купленное правдами и неправдами модное шмотье, за которое переплачивались мыслимые и немыслимые деньги.
Шагая и мурлыкая свою песню, Вика вдруг подняла голову на наш разговор. Что взбрело в этот момент в её пьяную голову – трудно сказать, но увидев меня, такую жизнерадостную, счастливую и благополучную, она вдруг рассвирепела и стала громко что‑то говорить… Какие‑то слова долетали. Но что это касается меня, стало понятно, когда я услышала слово «жидовка». Как раз к этому её «глубокомысленному» выводу я, со стаканом подсолнечного, и вкусно пахнущего жареными семечками, масла в руке, спустилась вниз и шла не спеша навстречу милой и пожилой женщине без малейших побочных намерений…
Собственно говоря, её бредни меня не трогали совершенно, пока не было произнесено это слово. Никогда прежде не приходилось слышать в свой адрес или в адрес моей еврейской семьи… никогда от этих слов у меня не обрывалось сердце… Надо сказать, что человек я очень тихий, где‑то даже и трусливый, старающийся обходить стороной конфликты, тем более ненужные. И вдруг… двигаясь по двору с этим стаканом подсолнечного масла в руке, я почувствовала, как ноги сами понесли меня мимо нужного поворота…
Вика к тому времени уже не выкрикивала, а продолжала напевать, подняв обе руки к верёвке, пристёгивая шмотку прищепками… яркое шёлковое платье обтягивало её неплохую фигурку, лицо было довольно симпатичным, если бы не обилие яркого, радужного грима на нём. И вдруг… прямо в морду (именно так я подумала тогда) был выплеснут весь стакан пахнущей вязкой жидкости, находившийся в моих руках! Попадание было точным. Мы обе остолбенели от неожиданности, глядя друг на друга… Масло медленно стекало вместе с тушью и помадой на шею и растекалось струйками по платью… такому яркому и такому шёлковому.
Медленно она провела ладонями по лицу, потом по груди… И это было её ошибкой… В следующий момент она была возле меня, пытаясь лупить по голове и всем остальным местам… прижимая туловищем к лестнице… Закрывшись руками и наклонив голову, я успела выкрикнуть на весь двор, что было мочи: «мама!!!!» Но руки‑то её были в масле. И за какую бы часть моего, тогда ещё совсем худенького тела она ни схватилась… эта часть – скользила и выскальзывала‑таки из её масляных рук.
Дальше было ещё смешнее, если вообще было смешно… Мама с соседкой, подбежав к нам, пытались её оттащить… но и тут был полный неуспех. Вика скользила как уж и выскользнув, орала истошным, но уже протрезвевшим голосом что‑то об испорченном, импортном и, конечно, очень дорогом платье… Как уж получилось, что одного стакана масла хватило на всех нас, на то, что мы были им измазаны с ног до головы – не знаю… Но все трое шли вверх по лестнице жирные, испуганные, но непобеждённые.
А в это время моя дорогая бабушка вернулась с базара. И очень удивилась, увидев нас во всей масляной красе… Причём моей роскошной шевелюре досталось больше всего и вид был совсем не приглядный. Но тогда было не до смеха… Крики были ещё слышны и топот её ног 40‑го размера по нашей железной лестнице раздавался на весь двор.
Однако, увидев бабушку, она быстро сбежала вниз и шмыгнула в дверь… но захлопнуть её не успела. Возле двери стояло цинковое ведро полное воды. Про запас… Бабушка подошла вплотную и одним движением ноги перевернула это ведро… вода потекла в её квартиру, растекаясь по крашеному дощатому полу. И было достаточно того, что, увидев эту лужу и «тётю Женю», стоящую в дверях и смотревшую в упор, прищурясь… Вика, втянув голову в плечи, отступала назад мелкими шажками, заискивающе улыбаясь… Так она и скрылась в недрах своей квартиры, куда никогда не проникал луч света… в которой я так никогда и не была. Эту картину я наблюдала сверху, вся перемазанная маслом и удовлетворённая увиденным!
Комментарии